Начинали не они…
Не будем забывать: «Золотой век русской литературы» вырос на «Просвещении».
Относительно датировки эпохи просвещения единого мнения не существует. Одни историки относят её начало к концу XVII века, другие — к середине XVIII века.
В XVII веке основы рационализма закладывал Декарт в своей работе «Рассуждение о методе» (1637). Конец эпохи Просвещения нередко связывают со смертью Вольтера (1778) или с началом Наполеоновских войн (1800—1815). В то же время есть мнение о привязке границ эпохи Просвещения к двум революциям: «Славной революции» в Англии (1688) и Великой французской революции (1789)
Идеи Просвещения вначале были восприняты царем-реформатором Петром I и его сподвижниками.
В России эпоха Просвещения занимает преимущественно вторую половину XVIII века, когда правительство активно способствовало развитию наук и искусств. В этот период возникли первые российские университеты, библиотеки, театр, публичные музеи и относительно независимая пресса. Наибольший вклад в российское Просвещение принадлежит Екатерине Великой, которая, как и прочие просвещенные монархи, играла ключевую роль в поддержке искусств, наук и образования. Хотя в России, как и в других европейских странах, в эту эпоху произошли существенные перемены, отличие России от западного Просвещения состоит в том, что здесь не только не произошло сдвига общественного мнения в сторону развития либеральных идей, но напротив, они были встречены крайне настороженно. В особенности русское дворянство сопротивлялось нападкам на крепостничество. Тем не менее восстание Пугачёва и Великая французская революция породили иллюзии предстоящих политических перемен и оказали значительное влияние на интеллектуальное развитие российского общества. Место России в мире в эту эпоху активно обсуждали Денис Фонвизин, Михаил Щербатов, Андрей Болотов, Иван Болтин и Александр Радищев. В дальнейшем эти дискуссии породили раскол русского общества на западников и славянофилов.
Просвещение считают не столько комплексом идей, сколько определенным направлением философской мысли.
Западноевропейское П. многими нитями было связано с Возрождением. Это признавали и подчёркивали сами просветители. Они унаследовали от деятелей Ренессанса гуманистические идеалы, преклонение перед античностью, исторический оптимизм, свободомыслие. Как первые, так и вторые производили переоценку прежних ценностей, ставили под сомнение старые (феодальны церковные) догмы, традиции и авторитеты. Просветительская критика феодализма была острее и глубже ренессансной, затрагивала всю структуру общества и государства. Идеологи П. поставили вопрос о практическом устройстве будущего общества, считая краеугольным его камнем политическую свободу и гражданское равенство, поэтому их критика была направлена не только против деспотизма церкви, но и против деспотизма абсолютной монархии.
Идеология П. становилась активным фактором, помогавшим расшатывать старый, феодальный строй, П (особенно во Франции) было прямой идеологической подготовкой буржуазной революции — деятели П. «… просвещали головы для приближавшейся революции…». В эпоху П. антифеодальные идеи перестали быть достоянием узкого круга идеологов. Значительно возросло число книг, брошюр, памфлетов, листовок (в т. ч. и запрещённых), пропагандировавших просветительские идеи и обращенных к широкому демократическому читателю. Эпоху П. в Западной Европе предваряет широко развернувшийся в 17 в. общий прогресс реальных знаний, необходимых для нужд материального производства, торговли и мореплавания. Научная деятельность Т. Гоббса, Р. Декарта, Г. В. Лейбница, И. Ньютона, Б. Спинозы и голландских картезианцев (см.Картезианство) знаменовала важный этап в освобождении науки от духовной власти религии, бурный рост точных и естественных наук — физики, математики, механики, астрономии, становление материализма нового времени.
Просветительская критика феодализма была острее и глубже ренессансной, затрагивала всю структуру общества и государства… была направлена не только против деспотизма церкви, но и против деспотизма абсолютной монархии.
Значителен был разброс в мнениях о религии: практический атеизм Ж.О. де Ламетри, П. А.Гольбаха, К. А. Гельвеция и Д. Дидро — рационалистический антиклерикальный деизм Вольтера, умеренный деизм Д’Аламбера — благочестивый деизм Э.Б. де Кондилъяка — эмоциональный «деизмсердца» Ж.Ж. Руссо.
Объединяющим моментом была ненависть к традиционной церкви.(Характерно, что деизм П. не исключал таких организационных форм, как масонская квазицерковь с ее ритуалами.)
Славянофилы.
Славянофи́льство — литературно— и религиозно—философское течение русской общественной мысли, оформившееся в 40-х годах XIX века, ориентированное на выявление самобытности России, её типовых отличий от Запада, представители которого выступали с обоснованием особого, отличного от западноевропейского русского пути, развиваясь по которому, по их мнению, Россия способна донести православную истину до впавших в ересь и атеизм европейских народов. Славянофилы утверждали также о существовании особого типа культуры, возникшего на духовной почве православия, а также отвергали тезис представителей западничества о том, что Пётр I возвратил Россию в лоно европейских стран и она должна пройти этот путь в политическом, экономическом и культурном развитии.
По мнению политолога В. Б. Пастухова, в идеологии славянофильства и западничества не было ничего специфически русского. Учёный ссылается на британского историка Арнольда Тойнби, писавшего по этому поводу, что в любом отсталом обществе, которому нужно противостоять более сильному в военном и экономическом отношении противнику, возникает два течения:«иродианство» — ратующее за копирование иностранных общественных институтов, и «зелотизм» — призывающее к изоляции ради сохранения традиционного уклада. По мнению Тойнби, ни то, ни другое течение не могут привести общество к успеху, потому что оба они лишены творческого начала. Также Академик Анджей Валицкий, защитивший докторскую диссертацию о славянофилах, также характеризует их не как уникально русское явление, но как вариант общеевропейского течения консервативного романтизма.
А.С. Пушкин. «Опровержение на критики.» 1830 г. Пушкину 30 лет.
«Нападения на писателя и оправдания, коим подают они повод, суть важный шаг к гласности прений о действиях так называемых общественных лиц (hommes publics), к одному из главнейших условий высокообразованных обществ. В сем отношении и писатели, справедливо заслуживающие презрение наше, ругатели и клеветники, приносят истинную пользу: мало-помалу образуется и уважение к личной чести гражданина, и возрастает могущество общего мнения, на котором в просвещенном народе основана чистота его нравов. Таким образом, дружина ученых и писателей, какого б рода они ни были, всегда впереди во всех набегах просвещения, на всех приступах образованности. Не должно им малодушно негодовать на то, что вечно им определено выносить первые выстрелы и все невзгоды, все опасности.»
Достоевский Ф.М. «Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине.1880 г. Достоевскому 59 лет.
«.. я обозначил значение для нас Пушкина, и речь моя, повторяю, произвела впечатление…. Но в чем же, однако, заключалось «событие»-то, как выразился Иван Сергеевич Аксаков? (Славянофил. Прим. мое) А вот именно в том, что славянофилами, или так называемой русской партией (боже, у нас есть «русская партия»!), сделан был огромный и окончательный, может быть, шаг к примирению с западниками; ибо славянофилы заявили всю законность стремления западников в Европу, всю законность даже самых крайних увлечений и выводов их и объяснили эту законность чисто русским народным стремлением нашим, совпадаемым с самим духом народным. Увлечения же оправдали — историческою необходимостью, историческим фатумом, так что в конце концов и в итоге, если когда-нибудь будет он подведен, обозначится, что западники ровно столько же послужили русской земле и стремлениям духа ее, как и все те чисто русские люди, которые искренно любили родную землю и слишком, может быть, ревниво оберегали ее доселе от всех увлечений «русских иноземцев». Объявлено было, наконец, что все недоумения между обеими партиями и все злые препирания между ними были доселе лишь одним великим недоразумением. Вот это-то и могло бы стать, пожалуй, «событием», ибо представители славянофильства тут же, сейчас же после речи моей, вполне согласились со всеми ее выводами. Я же заявляю теперь — да и заявил это в самой речи моей,— что честь этого нового шага (если только искреннейшее желание примирения составляет честь), что заслуга этого нового, если хотите, слова вовсе не мне одному принадлежит, а всему славянофильству, всему духу и направлению «партии» нашей, что это всегда было ясно для тех, которые беспристрастно вникали в славянофильство, что идея, которую я высказал, была уже не раз если не высказываема, то указываема ими. Я же сумел лишь вовремя уловить минуту. Теперь вот заключение: если западники примут наш вывод и согласятся с ним, то и впрямь, конечно, уничтожатся все недоразумения между обеими партиями, так что «западникам и славянофилам не о чем будет и спорить, как выразился Иван Сергеевич Аксаков, так как всё отныне разъяснено». С этой точки зрения, конечно, речь моя была бы «событием». Но увы, слово «событие» произнесено было лишь в искреннем увлечении с одной стороны, но примется ли другою стороною и не останется лишь в идеале, это уже совсем другой вопрос. Рядом с славянофилами, обнимавшими меня и жавшими мне руку, тут же на эстраде, едва лишь я сошел с кафедры, подошли ко мне пожать мою руку и западники, и не какие-нибудь из них, а передовые представители западничества, занимающие в нем первую роль, особенно теперь. Они жали мне руку с таким же горячим и искренним увлечением, как славянофилы, и называли мою речь гениальною, и несколько раз, напирая на слово это, произнесли, что она гениальна.
Иерей Леонид Глебец
